Вечер памяти Л.Д. Фаддеева: Лев Николаевич Липатов

30 мая 2017 г.

Совместное заседание Общества и Секции математики Дома Ученых, посвященное памяти академика Л. Д. Фаддеева (1934—2017)

Лев Николаевич Липатов – академик, зав. отделением теоретической физики ПИЯФ РАН и профессор кафедры физики высоких энергий элементарных частиц СПбГУ

– Может быть я, конечно, не очень хорошо знал Людвига. Особенно когда я вступал в физику, я очень редко бывал в этом Институте.

Я помню один раз, когда я сделал такую работу с математическим уклоном по происходимости рядов теории возмущения в квантовой теории поля. Людвиг пригласил меня на семинар, на этот знаменитый семинар. Как раз в это время ученики Людвига и он сам работали над квазиклассическим квантованием солитонов. И, может быть, это вызвало какой-то интерес и особенно в том месте, где я говорил, что при вычислении виртуаций вокруг классических решений я использовал метод Фаддеева-Попова. Очень удобный оказался для меня, и совершенно в другой области, это не область теории Янга-Миллса. Тогда для меня все эти замечания на семинаре Фаддеева были очень важны. Но здесь уже говорилось на счет конфликта между физиками и математиками. Действительно, физики, особенно школы Ландау (наш отдел принадлежал школе Ландау) они скептически относились к математике. Я помню, когда Людвиг Фаддеев пытался нас научить теории Янга-Миллса, это отскакивало от нас как «от стенки горох». И это было очень плохо, потому что как раз в это время мы с Грибовым работали над так называемыми глубоко неупругими процессами, и если бы мы знали теорию Янга-Миллса, нам бы удалось открыть асефдатическую свободу. Потому что асефдатическая свобода появилась, можно сказать, на пересечении физики Георгиевкого рассеяния и теории Янга-Миллса. Конечно, очень жаль, что довольно крупные ученые, физики и математики, не смогли у нас в Советском союзе найти общий язык.

И даже Грибов считал, что он работает в физической области, но в какой-то момент, уже в конце 70-х годов, изменил профиль своей работы, стал заниматься в определенном смысле чистой математикой – копиями Грибова. Это было важно не только для физиков, потому что физики связывали с этими копиями невылетание кварков, но это было важно и для математиков, которые работали в области теории Янга-Миллса. Но когда школа Фаддеева начала заниматься интегрируемыми моделями, сначала классическими, потом – квантовыми, квазиклассическое квантование и полное квантование, мы тоже, в принципе, в нашем Институте решили придумать интегрируемую модель. И эта интегрируемая модель оказалась необычной, и она вызвала интерес в математическом Институте им.Стеклова, и Фаддеев проявил очень большой интерес к этой модели.

Но в дальнейшем я в 73 году обнаружил, что в 4-х мерной теории Янга-Миллса при больших энергиях возникает интегрируемость. Людвигу Дмитриевичу понравилось, что интегрируемые модели возникают не только в двумерных физических теориях, то так же и в четырехмерных теориях. И он вместе с Корчевским написал статью, в которой он использовал подход Бакстера для решения той модели, которая появилась у меня.

В дальнейшем мы часто пересекались с Людвигом, и Людвиг очень помогал мне не только словом, но и делом, а именно  часто подсказывал мне направления дальнейшей деятельности.

В частности, на этом не кончилось изучение интегрируемой модели при больших энергиях. В 96-м году мы Людвигом встретились в Пушкине на конференции Московского университета, где я рассказывал о том, что для расширенной суперсимметричной теории ЭД=4 Янга Миллса, обобщенные уравнения для аномальных размерностей оказываются интегрируемыми. Это тоже 4мерная наука, конечно, суперсимметричная наука, может быть, она не очень близка к эксперименту. Но то, что в 4мерной теории и в теории Янга-Миллса, которые Людвиг прокантовал с Поповым в свое время, появляется интегрируемость это очень важно. Я тоже считаю и многие физики тоже считают, что Нобелевская премия должна была отдана Людвигу одновременно с Вельтманом и Хоофтом. Когда Людвига лишили этой премии, я выдвинул Людвига на премию Померанчука. Эта премия была учреждена Институтом теоретической экспериментальной физики в Москве, где были физики школы Ландау. Лев Окунь очень скептически отнесся к движению Людвига как математика, поскольку физики не очень любили математиков. Но я настоял, и другие поддержали меня, и Людвигу была присуждена премия Померанчука за чисто физический результат, а именно за математический вклад в стандартную модель физики элементарных частиц.

Здесь говорилось, может быть, еще будет говориться, что Людвиг очень болел за судьбу своего детища – института Эйлера. Этот институт Эйлера родился в то время, когда физика не очень ценилась, хотели отобрать у Института принадлежащие ему здания, территорию вокруг него и, конечно, это повлияло на здоровье Людвига Дмитриевича.

При всех моих встречах с ним всегда он говорил, что нужно как-то сделать так, чтобы Институт сохранился. Он приглашал наш Институт устраивать конференции в Институте Эйлера. Мы устраивали наши семинары по теоретической физике, то есть мы поддерживали этот Институт, он поддерживал наши конференции, он тоже выступал с докладами на наших конференциях, которые проходили. Он выступал на наших школах, это очень важно, потому что студенты очень любили его доклады, он очень просто рассказывал об интегрируемости и эти бывшие студенты, конечно, надолго запомнят его лекции.

Мне кажется, это большая потеря не только для математиков, но и для физиков. Его смерть очень большая потеря для физиков нашего Института тоже. Спасибо.

Leave a Reply

Your email address will not be published. Required fields are marked *